Он поднялся в свой склеп по лестнице, ведущей в канализационные тоннели; странное, неприятное чувство – будто живот сжимается в узелок, – появившееся после того, как она ушла, теперь волнами прокатывалось по всему телу. И его раздражало то, что он не мог подобрать названия этому чувству. Должно быть, гнев. «Здесь, с тобой, я могу побыть в одиночестве». И чем больше он думал об этих словах, тем сильнее они ранили. Но это еще цветочки, подумал он, по сравнению с болью от того, что ему известна причина ее страданий.
Мыслями он вернулся в прошлое, пытаясь вспомнить, почему все они решили, что Баффи попала в адское измерение. Ни у кого не было желания подробно обсуждать с остальными местонахождение души Баффи. В те дни они просто пытались привыкнуть к мысли, что ее больше нет, и выжить при этом. Так как же чертова теория превратилась в негласное убеждение? Спайк не был ни в чем уверен, но, как и остальные, просто убедил себя. Они видели, что портал забрал ее кровь, но доказательств того, что он забрал у нее еще что-то, не было. Они просто так решили…
И это вызывало в нем острое желание вырвать легкие и ведьмам, и Харрису, и его девчонке. Они причинили ей боль, будучи абсолютно уверенными, что делают как лучше. Благими намерениями… Он предполагал, что Глинда решилась участвовать только из-за Рыжей, но все же кто-то из них должен был трезво взглянуть на вещи, и этим «кем-то» он всегда считал Тару. Но и она ошиблась.
А важно ли все это? Если бы он знал, что Баффи в раю, разве, тем не менее, не желал бы, чтобы она вернулась? Довольствовался ли бы знанием, что она счастлива и покоится с миром? Нет, уныло признал он, он эгоистичный ублюдок, невероятно счастливый мыслью о том, что она вернулась в этот мир, к нему, и он мог поклясться, что у него екнуло сердце, когда она спускалась вниз по лестнице. Это была она, пусть глаза впали и казались огромными, а ободранные ладони кровоточили. Она вернулась, и вновь забрезжил свет. Надежда.
И все же к этой необузданной радости примешивалось кое-что еще. Холодное, скользкое ощущение, которому он не мог дать имени, ворочалось внутри, гася восторг, как ветер задувает свечи. Гнев был горячим и стремительным, а это чувство – медленным, осторожным, ледяным. Он остановился, размышляя, позволяя этому чувству подняться к горлу, пробуя его на язык. Он закрыл глаза и погрузился в свои ощущения, его глаза резко распахнулись, когда он понял, что это. Страх, бессилие. Что он мог сделать для нее? Что он знал о рае? Она была хрупкой, как стекло, ей душу изрезали в клочья, и он совершенно ничем не мог помочь. Это выбивало его из колеи, заставляло чувствовать себя неуклюжим и беспомощным. И причиняло адскую боль.
Он заметил движущиеся во мраке тени, и вдруг она оказалась прямо перед ним. И как только она опять сумела незаметно подкрасться к нему? Быть может, она как-то изменилась после возвращения? Или все проще, и причина того, что она не похожа на саму себя, скрывается в испытываемых ею мучениях?
– Ты не рассказала что-то еще, Истребительница? Или просто пришла удостовериться, что я не разболтал твой секрет? – Голос звучал на удивление спокойно даже для его собственных ушей. – От меня твои приятели ничего не узнают, и тебе это известно.
Она смотрела мимо него, сквозь него.
– Раньше я не произносила этого вслух. Я думала, поможет.
Но не помогло. Она вышла из тени на солнце, но слова последовали за ней вместе с ощущениями и воспоминаниями о рае. Произнесенные вслух, слова не избавили ее от жала потери: они обострили утрату, облекли ее в форму. И теперь она задыхалась от этого.
– Но не помогло.
Ей вдруг подумалось, может ли он читать ее мысли. Они казались настолько громкими, что такая возможность была вполне реальна.
– Нет. – Она помедлила. – Тот «особый момент», который ты случайно подслушал? Они хотели, чтобы я поблагодарила их за свое возвращение. Сказала спасибо за то, что… – Она увидела, как он поморщился. – И я поблагодарила.
– Не могу представить, чего это стоило тебе.
– Нет, не можешь. Не можешь представить даже толики того. – Ее взгляд пригвоздил его к месту, но она была далекой, как призрак. – Знаешь, о чем я думаю?
– Расскажи.
– Я ошибалась, говоря, что жить на земле – это ад. Знаешь, где настоящий ад? Он здесь, – она указала на голову, – и здесь, – дотронулась до сердца. – Ад внутри, он сжигает меня.
– Он и должен жечь, Истребительница. Этот огонь называется жизнью. А жар говорит о том, что ты жива.
– Жива. – Она невесело рассмеялась. – Ну, тогда, наверное, жизнь поглотит меня всю, и вскоре останется только пепел. Я хочу быть холодной, не чувствовать их. Жара, боли.
– Пусть пройдет время, Истребительница.
Эта банальность прозвучала глупо даже для него самого.
– Потому что время все лечит, так? – Горькая улыбка не коснулась ее глаз, которые внезапно показались ему очень старыми. Она задумчиво смотрела куда-то в пол в течение нескольких ударов сердца. – Я потерялась. Раньше я была цельной, а теперь нет. Я не знаю больше, кто я или где мое место. – Она испытующе заглянула ему в глаза. – Где я сейчас?
– Ты здесь, со мной.
– Так ли? Я этого не чувствую. – Она подавила всхлип, но последующий вырвался из ее горла, и она без сил рухнула на пол. – Жжет так сильно, что я ничего больше не могу чувствовать.
Он не помнил, когда еще так пугался, с тех пор как был обращен. Обеспокоен, да. Озабочен, определенно. Но испуган, испытывая чувство сковывающей все внутри пустоты, – это было что-то совершенно новое. Он поколебался, наблюдая, как она сидит на полу и, обхватив себя руками, покачивается назад и вперед, и затем опустился рядом с ней на колени.
– Помоги мне, – дрожащим шепотом взмолилась она.
– Я не знаю, как, – расстроенно произнес он.
– Ты говорил, что каждую ночь спасал меня. – Она плакала, под глазами и на щеках тенями залегла потекшая тушь, лицо блестело от слез. – Ты можешь спасти меня сегодня, Спайк?
Он осторожно прикоснулся к ней и притянул к себе.
– Положись на меня. Я никуда тебя не отпущу. – Он обнял ее и пробормотал: – Прижимайся так крепко, как тебе это необходимо. Ты не можешь причинить мне боли.
И тогда она приникла к нему, и ее запах, ее объятия были сокрушительными, пьянящими и вызывающими глубокую печаль. Раньше он только мечтал о такой близости, но никогда, даже в самых диких фантазиях, не представлял, что все это воплотится в реальности. Ему хотелось кричать от радости, но в то же время он точно знал, что крик умер бы у него на губах, даже если бы Баффи и не сжимала его так, что трудно было дышать. Он и представить себе никогда не мог, что в осуществившейся мечте она будет такой разбитой и сломленной, и потому голосок восторга в его голове звучал все тише.
Баффи сжала мягкую кожу его плаща и зарылась лицом в его плечо. Ни к кому она не могла прикасаться так же, как к нему. И неважно, что объятия ее были как тиски, он был равен ей по силе, и на одно долгое мгновение мир перестал уходить у нее из-под ног. И в это мгновение он спасал ее, как и говорил. И ей хотелось спросить, почему он единственный способен вернуть ей спокойствие и веру в себя. Потому ли, что он знал правду, потому ли, что ей не приходилось таиться от него?
Нет, здесь было нечто большее. Он принадлежал ей. Так, как никто другой. Остальные были иными, далекими, даже Дон. Несмотря на то, что Дон – часть ее, она чувствовала, что они разные, что они отдалились друг от друга. Спайк был… не таким. И она знала это с той минуты, как он взял ее руки в свои в ночь, когда ее вернули. Она вдруг обнаружила в себе странное чувство собственницы по отношению к Спайку, и чувство это было темным и мрачным. Вызванным желанием забыться.
На что это похоже, спрашивала она себя, желать чего-то так же, как Спайк желал ее? Она не могла представить себе этого, как ни старалась. И однако ей дарило прилив сил это понимание глубины его желания, это знание, что она может вертеть и манипулировать им, как ей только взбредет в голову. Остальные заставляли ее чувствовать себя марионеткой, которую дергают за ниточки, но Спайк подчинялся ей…
И ей хотелось выяснить, до какой степени он находится в ее власти, почувствовать его подчинение, но внезапно что-то внутри нее вздрогнуло от этой мысли, и мир вновь обрушился на нее.
– Я должна уйти, – сказала она, и он просто смотрел, как она отдаляется от него, высвобождаясь из его рук. – Они будут искать меня. Беспокоиться.
Она поднялась, а он остался сидеть у ее ног и смотреть вверх, на нее.
– И я не могу… – она неловко прочистила горло. – Не могу вновь позволить себе этого.
– Ясно, – медленно, на автомате отозвался он. – Конечно.
– Нет, я лишь хотела сказать, что не могу позволить себе еще раз так сломаться. Мне нужно было оплакать свои воспоминания о нем, о рае. Но мне нельзя вновь так срываться. Никогда. – Она повернулась к двери, буквально всей кожей ощущая, как он расстроен, что она уходит. Чувство было осязаемым, мощным, почти… оживляющим. – Можно мне приходить сюда иногда? Или тебе – заходить к нам?
Он не доверял своему голосу, но кивнул, когда она бросила на него быстрый взгляд через плечо. И потом она ушла.