С неба падала звезда. Ее товарки величественно и степенно продолжали сиять в угольно-черном небе, а она, мятежно сорвавшись вниз, летела сквозь пространство к неведомой цели, минуя миры и преодолевая огромные расстояния. Сгорая от собственной скорости, поедая саму себя, она упорно стремилась вперед, в неизвестность, туда, где хоть кто-нибудь оценит яркость ее ослепительного сияния. Умирая, она продолжала дарить свет и тепло в надежде на краткий миг счастья, который станет для кого-то вечностью.

Она стояла перед ними, гордо выпрямившись. Первая из тех, кому суждено было положить начало великому противостоянию. Первая истребительница, получившая свою силу из их рук. Вожди сказали напутственные слова и она, преисполненная важности момента, низко склонила голову перед тем, как отправиться на поле сражения. Смелая, отважная, готовая отдать жизнь за правое дело и бесконечно гордящаяся своей исключительностью.
И только когда ее гибкая фигурка удалилась, за спинами полных достоинства вождей возник мягкий рассеянный свет, из которого вышла женщина с белыми волосами.
- Почему вы не сказали ей всего? Она имеет право знать.
Старший из вождей вызывающе выставил вперед ногу.
- Она знает ровно столько, сколько требуется.
Женщина плавно повела рукой, словно раздвигая невидимую завесу, и окутывающее ее свечение стало ярче. Четче обозначились прекрасные неземные черты лица, стали заметны детали, выдающее явное потустороннее происхождение. Безупречные брови слегка нахмурились, пытаясь соответствовать человеческой мимике.
- Все в природе гармонично. И если где-то добавить, то в другом месте придется убрать. Вы дали ей великую силу, но почему утаили, что за это она поплатится своим женским счастьем? Вы дали ей власть над чужими жизнями, но скрыли, что ее жизнь от этого сократится. Это неправильно и так по-мужски!
- Мы наделили никчемную женщину даром, о котором она не могла и мечтать!
- Но дар, от которого невозможно отказаться, больше похож на проклятье.
- В чем ты обвиняешь нас, Богиня? Мы делаем свою работу, и не тебе нас судить.
Она склонила голову на бок, оценивая три фигуры с посохами.
- Не мне. Вас осудит одна из тех, кого вы обрекли на ложь и незнание. И тогда вы поплатитесь.
- Ты ошибаешься, Богиня! Люди глупы и предсказуемы, и мы всегда сможем управлять ими.
- Ваша самодовольство вас погубит.
Полные губы мягко улыбнулись, глаза затуманились, глядя в далекое будущее. Женщина свела ладони и мягкое сияние, поглотив ее, пропало, оставив мужчин в полной темноте.

Детская ладошка доверчиво сжимала руку матери. Невинные голубые глаза смотрели куда-то вперед.
- О чем ты думаешь, Уильям?
- Ни о чем, матушка. Я просто любуюсь цветами.
- Мне кажется, ты лукавишь, сынок. Ты ведь опять сочиняешь свои стихи, да?
Мальчик покраснел и от смущения выронил леденец на палочке, который держал в руке.
- Да, матушка.
- Не надо этого стыдиться, мальчик мной. Ты вырастешь великим поэтом, и я буду тобой гордиться.
- Ах, матушка! Вы так добры! Все свои стихи я буду посвящать вам.
Женщина улыбнулась и пригладила непослушные кудри на голове ребенка:
- Нет, мой дорогой. Мне, конечно, будет очень приятно, если в юном возрасте ты напишешь в мою честь стихи, а может быть и поэму, но я верю, что однажды ты встретишь прекрасную девушку и захочешь посвятить свои стихи ей. И когда вы полюбите друг друга и поженитесь, я стану сидеть у камина и нянчить внуков. Я бы очень этого хотела.
- Вы хотите, чтоб я полюбил кого-то другого, матушка?! Но это невозможно! Для меня во всем мире всегда будете только вы! И я не хочу еще кого-то встречать.
- Ты еще мал, Уильям. Поэтому не понимаешь, что то, о чем я говорю, лучшая судьба для женщины. Когда ты вырастешь, мы с тобой вернемся к этому, а пока давай посмотрим вот на эти розы. Правда, они прекрасны?
- Да, матушка.
- А вон там за прудом гуляет Сесилия со своей нянюшкой. Пойдем, поздороваемся. И не забудь сказать, какое прелестное у Сесилии сегодня платье.
Уильям нахмурился и плотно сжал губы. Было заметно, что он не в восторге от этой идеи. По его мнению, маленькая Сесиль была жеманной кокеткой, врунишкой и ябедой, и тратить свое время на такую девчонку он совсем не хотел. Но, чтоб не огорчать мать, мальчик послушно пошел вслед за ней к пруду.

Ангел не ел уже три дня. Голоса, которые обвиняющее звенели у него в голове, и не думали умолкать, а воспоминания, с которыми ему приходилось бороться, наполняли его глубоким отвращением. Неужели это он делал все эти страшные вещи? Мучил, убивал, пытал? Как он мог быть таким жестоким? Как он вообще мог быть таким?
Голод терзал его тело, в горле саднило от жажды, но одна мысль о крови невинной жертвы вызывала приступ паники. Он больше никогда не прикоснется к человеческой крови! Никогда, даже если ему всю оставшуюся никчемную «нежизнь» придется питаться крысами. Ангел присел на корточки и прислонился к грязной стене своего нынешнего убежища – полуразрушенного цеха какого-то заброшенного завода. В его уши настойчиво бился один и тот же звук, скулящий на высокой ноте, то умолкая, то принимаясь едва ли не рыдать. Прошло некоторое время, прежде чем до Ангела дошло, что это вовсе не очередная слуховая галлюцинация, а плач ребенка, доносящийся откуда-то снаружи. Брюнет сверкнул темными глазами, отнимая пальцы от висков, тяжело поднялся на ноги и побрел на поиски существа, рыдающего так отчаянно.
Он нашел его снаружи – маленький мальчик, скрючившись, лежал прямо на земле, прижимаясь боком к теплой трубе, проходящей по территории завода, пытаясь согреться о ее поверхность и тихо поскуливая. Ангел поморгал немного, пытаясь придать лицу наиболее добродушное выражение, и осторожно спросил:
- Малыш, что случилось?
Ребенок дернулся, подпрыгнул и обернулся, тараща на вампира полные слез испуганные глаза. Хриплый низкий голос Ангела напугал его.
- Ни-ничего!
- Тебя кто-то обидел?
- Да… Нет…
- Расскажи, что случилось и, может быть, я смогу тебе помочь.
- Папка снова избил мамку, а я закричал, чтоб он не смел, ну и он меня толкнул… - сумбурно объяснил ребенок и показал тому, кто обещал ему помочь, ободранную в кровь ладонь с рядом глубоких продольных кровоточащих царапин.
Ангел судорожно вдохнул, приблизился, словно зачарованный, и взял детскую руку в свои ладони, внимательно рассматривая раны и упиваясь видом и запахом выступающих капель крови. Его лицо незаметно скользнуло в вампирскую маску, и он тихонько зарычал, показывая клыки.
- Дяденька, что с вами? – в недоумении спросил малыш, усиленно дергаясь и пытаясь вырвать свою ладошку у этого странного незнакомца. – Что с вами? Вам плохо?
Ангелу было хорошо. Он не слизывал кровь с нежной кожи, хотя и страстно этого желал, но наслаждался одним уже ее запахом, максимально приблизив к алым каплям трепещущие от возбуждения ноздри и в блаженстве прикрыв глаза.
- Дяденька! – уже истошно завопил малыш, побледнев от страха. – Отпустите меня!
- Сейчас-сейчас, сейчас… - шептал вампир, не в силах оторваться от одуряющего аромата, который, как наркотик, дурманил сознание. – Сейчас… Уже… Сейчас отпущу….
И вдруг он увидел себя со стороны. Затуманенные жадностью глаза, слюну, едва не капающую с клыков, и испуганного ребенка рядом. И тут же, усилием воли скинув наваждение, встал на ноги, поднимая за шиворот дешевой рваной курточки и пацана. В кармане у вампира было несколько смятых купюр, и он сунул их в руки мальчику, пытаясь хоть как-то компенсировать тому моральный ущерб:
- Иди отсюда! Возвращайся к матери, ты ей нужен! И никогда больше не ходи по таким местам в темное время суток! Ты понял?
- Да! – пискнул ребенок, засовывая за пазуху деньги, показавшиеся ему целым состоянием.
Он убежал, полный радости от того, что теперь по-своему богат и почти забыв о той страшной сцене, свидетелем которой он только что стал. А Ангел, помрачнев еще больше, отправился обратно в свое убежище, терзаясь раскаянием и муками совести еще больше, чем раньше. Что же он за существо, если даже с душой едва сумел совладать с такой манящей жаждой крови?! Достоин ли он того, чтоб жить в этом мире? Или же ему прямая дорога в ад?

Так отчаянно и самозабвенно Баффи не рыдала еще никогда в жизни. Она искусала в кровь губы и изодрала зубами угол наволочки на насквозь мокрой от слез подушке. Дав волю чувствам, она признала наконец, что сегодня своими руками в корне задушила ту надежду на личное счастье, которая еще теплилась в ее душе. Сегодня она попросила прощения у Спайка, порывая с ним навсегда.
Она помнила недоумение в глубине его глаз, приоткрывшиеся губы, окаменевшие скулы и такое беззащитное, такое потерянное выражение его лица, когда она назвала его по имени. Дурацкое прозвище, пристав к нему, превратилось в маску, за которой он прятался долгие годы, сживаясь с образом лихого парня, которому все нипочем. И вот эта маска упала, обнажая сущность. И от того, что Баффи увидела его настоящего, ей стало еще больней. Потому что, хоть вампир и не дышал, и сердце его не билось, он не перестал быть мужчиной, возможно более ранимым, эмоциональным и человечным, чем любой из ее друзей.
Сражаясь с демонами и вампирами, все они зачерствели душой. У Спайка души не было. Он был аморален, порою жесток и непредсказуем, но при этом честен и великодушен, как никто другой. И лишь с ним она могла быть откровенной, только с ним она раскрывалась полностью и до конца, не боясь осуждений с его стороны. Потому что он понимал ее. И он ей доверял. Те их игры с наручниками, по сути, были намного большим, чем просто сексуальными играми. Он отдавался в ее власть, показывая степень своего доверия, зная, что она может распылить его в любой миг. И он так надеялся на взаимность! А она ему в этом отказала. Отказала твердо и наотрез, даже понимая, какую боль причиняет ему своим «нет» и в полной уверенности, что он сделал бы все на свете, чтоб оправдать ее доверие. Это было жестоко. Но она смогла это сделать.
Порой Баффи казалось, что она создана как-то неправильно, что ей не хватает милосердия, сочувствия, понимания. А самое главное - еще какой-то важной частички, которая делала бы ее цельной и завершенной. Вот Спайк был именно таким. Он любил, отдаваясь этому чувству целиком и полностью, растворяясь в нем без остатка, не ведая никаких сдерживающих его барьеров. А она так не умела. Страстно хотела стать такой же, ответить ему тем же, но не могла. Упиралась в чувство долга и моральные принципы, сковывающие ее стальными цепями. Она даже не могла позволить себе просто полюбить. Ею двигало нечто иное, какая-то фальшивая зависимость от мнения окружающего ее мира. Ей казалось, что она должна стопроцентно соответствовать той великой роли, которая ей суждена. Она же не просто девушка, а Истребительница.
Ее сердце рыдало, страдало и мучалось. Ее влекло к Спайку с неведомой силой. С ним было головокружительно хорошо, и уже просто быть рядом, чувствуя запах кожи и сигарет, прикасаться к его прохладным пальцам, знать, что он у нее есть – было величайшим счастьем. А она разбила это счастье своими руками. Интуитивно понимая, что отталкивает единственного мужчину в мире, который подходит ей во всем целиком и полностью, она все же сделала это, потому что не могла иначе. Потому что была Избранной.

Спайк сидел в подвале, привалившись к стене и задумчиво разглядывал странный амулет, который отдала ему сегодня Баффи. Ему потребовалось немало мужества, чтоб не показать, как ранил его ее разговор с Ангелом. Но он сумел справиться с этим. И гротескный портрет ненавистного Пуфа, весь утыканный дротиками, украшал сейчас подвал, превратившись в подобие щита для ущемленного самолюбия Спайка.
Вампир вертел в руках безделушку и думал, что Баффи стоит того, чтоб за нее умереть. Даже после всего, что было. Она стала той единственной, с которой он почувствовал себя живым. Которая научила его по-настоящему любить, а сейчас дарила возможность искупления. Он не понимал, как долгие годы мог жить с таким тяжелым грузом на душе Ангел, но отчетливо осознавал – то, что ему предстоит, погасит все его долги и даст ему успокоение. И непонятно было лишь одно: почему от такой возможности отказался его гранд сир? Неужели он научился жить в мире с собственным раскаянием, с вечно незаживающей раной в душе? Неужели он нашел способ заставить замолкнуть голос совести, вопиющий об их злодеяниях на протяжении долгих лет? Или это Баффи отговорила его?
Думать об этом было больно. Спайку хотелось верить, что Баффи отдала амулет именно ему, а не Ангелу, потому что научилась, наконец, доверию. Потому что предпочла, чтоб ее спину прикрывал именно он. Не хотелось думать, что истребительница сделала это по другой причине, определившись с выбором в пользу того, кем не жаль было пожертвовать.
Спайк вздохнул. И даже если так, он бы простил ее. Потому что обвинять в чем-то горячо любимую женщину невозможно. Даже если она предает. Когда-то давно, еще в прошлой жизни, он оставил все свои иллюзии и всю свою наивность, за исключением единственного правила, вбитого в его голову еще матерью: на некоторых женщин нельзя держать зла. Поэтому, даже если Баффи решила предпочесть Пуфа, таким образом положив конец их многолетнему соперничеству, он примет ее решение достойно. И умрет с улыбкой на губах. Кто из них прав, покажет время…
Спайк склонил голову на бок и прислушался. Больше всего на свете он хотел сейчас услышать легкие девичьи шаги. Он все еще надеялся, что эту, последнюю перед битвой ночь, она захочет провести с ним.

Крошечный кусочек метеорита – все, что осталось от мятежной неугомонной звезды, пронзил багровеющее небо яркой кометой и на огромной скорости врезался в здание школы Саннидейла. Это произошло на рассвете, в тот самый момент, когда солнце позолотило линию горизонта, ярко освещая окрестности. Буквально за пару минут от пещеры под школой остался лишь гигантский выжженный кратер, в котором бушевали яркие огни пламени, освещаемые веселыми солнечными лучами. Адской Пасти больше не существовало, как не существовало и монстров, таящихся в недрах земли.
Баффи проснулась от толчка, потрясшего город, и вздрогнула, едва не свалившись с узкой кровати. Сильная рука Спайка, обхватив ее, не дала девушке упасть. И никто из них еще не знал, что в этот краткий миг они получили свой шанс на собственное вечное счастье.